1903 год. Осень. Ко­му не памятны первые впечатления молодого офицера, прибывше­го к месту своей служ­бы после юнкерской беспечности: и непо­нятный страх, и ро­бость, и желание быть таким же, как все, все это заставляет напря­женно прислушивать­ся, приноравливаться и быть на чеку. Ввиду не­комплекта офицеров в полку, естественными разговорами были предположения, в какой эска­дрон этого молодого офицера назначат? А так как в Александрийском полку по установивше­муся обычаю, как людей, лошадей, так и офице­ров назначали в эскадроны не только по росту, но и по «мастям», то догадки, зачастую, даже почти всегда, совпадали с предпо­ложениями. В эскадрон Ее Величества назначали высоких, видных офицеров-брю­нетов, во 2-ой стройных блондинов, в 3-ий и 4-ый — небольшого роста, корена­стых брюнетов, в 5-ый, как тогда говорили, «раз­номастных» и в 6-ой здоровых и неуклюжих. Ло­шади распределялись по эскадронам также по росту, мастям и отметкам: в эскадрон Ее Вели­чества — кони вороные, без отметин, во 2-ой бе­лоногие и с проточинами, или звездами на лбу, в 3-й и 4-й караковые, в 5-й отмастки и в 6-й ро­слые лошади всех категорий.

Пишущему эти строки предполагалось, что службу придется нести в № 3-м или 4-м эскад­роне, так как и рост, и «масть» для сего были подходящими. Новые приятели запугивали ме­ня 4-м эскадроном. Говорили, что командир эс­кадрона, ротмистр Кожин, строг, криклив и, по­рою, своеволен и даже несправедлив; говорили, что солдаты боятся его, как огня, и что бьются об заклад, что больше двух-трех недель я в 4-м эскадроне не прослужу и буду проситься, под тем или иным предлогом, перевестись в другой эскадрон, «на что уже такие служаки, как кор­неты Пулевич и Хондзынский, и те не выдержа­ли и перевелись» повторяли многие, окончатель­но запугав меня. Была у меня какая то смутная надежда, что я попаду в № 3-й эскадрон, к рот­мистру Прейн, человеку хорошо знающему слу­жбу и мягкому в обращении. Надежде этой не было суждено осуществиться и приказом по полку я был назначен в № 4-й эскадрон.

Ночь прошла в тревоге и волнении. В пол­день следующего дня, в парадной форме, я роб­ко позвонил к своему первому эскадронному ко­мандиру в полку. Вошел. Отрапортовал. Очень ласково и любезно встретил меня ротмистр Ко­жин и представил меня своей жене, Софье Але­ксандровне. После нескольких вопросов об учи­лище, об общих знакомых, о моих родителях и т. д., Кожин пригласил меня в свой кабинет, уса­дил меня, и вот, приблизительно, что он мне ска­зал в этот, очень памятный для меня день: «Ну, корнет», заикаясь, начал Кожин, «итак, с завт­рашнего дня мы начнем службу. Прошу не опа­здывать на занятия. Я Вам поручаю 16 человек разведчиков, с коими Вы должны будете зани­маться как строем, так и в классе. Я сделаю се­годня распоряжение, чтобы в 8 1/2 часов утра зав­тра смена разведчиков была бы уже готова. Вам в помощь будет дан прекрасный унтер-офицер Шустов (впоследствии — вахмистр № 5-го эска­дрона), у которого Вы узнаете все подробности эскадронной жизни. К этому времени Вам бу­дет поседлана лошадь, конь Острогомец (в Ве­ликую войну был ранен в голову и ослеп), и Вы с разведчиками займетесь ездой на большом плацу , в открытом манеже. Быть может я тоже к этому времени приеду». Кожин пожелал мне удачного начала моей службы, мы попроща­лись, я поцеловал ручку Софье Александровне и совсем с приятным чувством вернулся домой, уже совершенно уверенный, что Кожину припи­сывают совершенно неосновательно эпитет «со­баки».

Утром, к назначенному времени я был в эс­кадроне. Мне отрапортовал унтер-офицер Шу­стов, бравый, румяный, с сильно заломленной на правое ухо фуражкой. Солдаты с любопыт­ством меня осматривали. Все они были сильно загорелыми после летних маневров, окончив­шихся в этом году в середине октября. Лишь только смена разведчиков была выведена мною в поле, на котором манеж обозначался невысо­кими навозными валиками и лишь только сме­на первый раз прошла круг шагом, чтобы раз­мять лошадей, мною была подана команда «со­кращенной рысью!», как вдруг унтер-офицер

Шустов доложил мне: «Едут командир эскадро­на!» Ротмистр Кожин, как-то изогнувшись своей длинной фигурою и болтая ногами на неровных стременах, крупной рысью подъезжая к смене, во все горло закричал: «Шагом, шагом!». Смена была мною остановлена, я скомандовал «Смир­но!» и рапортовал: «Господин ротмистр, смена разведчиков № 4-го эскадрона производит езду в манеже». Не обращая внимания на мой ра­порт, Кожин, заикаясь и захлебываясь слюной, продолжал кричать «К-к-корнет, Вы так мне всех лошадей загоняете, пожалуйста, занимай­тесь на шагу, а не рысью, лошади и так похуде­ли после маневров! А ты что это торчишь!», обру­шился он на Шустова: «Сколько раз тебе было сказано заниматься только на шагу!». Шустов стоял в струнку, никто возражать и оправды­ваться не мог. «Корнет, прекращайте езду, на сегодня довольно!». Смена построена, спешена и отправлена в эскадрон. Я с командиром эскад­рона оставался в манеже, смущенный, и не смел сказать, что рысью смена совсем не занималась, все-то занятие продолжалось не более десяти минут, со всеми указаниями и поправками.

Ротмистр Кожин начал говорить первым: «Вот что, б-б-батенька, я Вам скажу: Вы — мо­лодой человек, а всякий молодой человек дол­жен ухаживать за барышнями, бывать на ба­лах, танцевать, развлекаться, а уж тут, в эскад­роне, дело у нас налажено, вахмистр знающий и хороший, и Вы побольше присматривайтесь к нему и к взводным. Конечно, на учения и в эс­кадрон не опаздывайте, а уж строевое обучение вахмистр тонко понимает». Я со всем соглашал­ся, прикладывая руку к козырьку, но и думал, неужели же я ни к чорту не гожусь для того, чтобы обучить 16 человек разведчиков?. «Ну, а теперь, б-б-батюшка, мы с Вами достаточно се­годня поработали и пора позавтракать и выпить рюмку водки». Согласившись и с этим, я снова откозырял.

По дороге домой, проходя мимо эскадрона, Кожин не мог, чтоб не разнести кого-нибудь: по­пало вахмистру за то, что у кобылы «Подманки» зачесан хвост, попало взводному 1-го взвода Ильину за то, что штрафованный Барков снова с подбитым глазом, попало Мингалееву за оторванный крючок на воротнике, словом, попало всем, кто попадался на пути, а путь был не ве­лик, всего шагов сто. 

Ротмистр Кожин занимал хорошую кварти­ру в доме Шмидта, где жило большинство офи­церов полка и, особенно, семейных. Жил он со своей женой на 3-ом этаже. Как только мы стали подниматься по деревянной темной лестнице, как Кожин заорал: «С-с-сонюрочка, завтрак го­тов?». Откуда-то сверху послышался голос вы­сокого сопрано: «Готов, готов, Сережа». В перед­ней нас встретила Софья Александровна, а ден­щики сняли с нас оружие и пальто. «Ну, Сонюрочка, вот мы и поработали сегодня с корнетом, немножко холодно, так чего-бы нам выпить только?» «Сейчас,сейчас, Сережа», захлопота­ла Софья Александровна, «попроси корнета в гостиную, а я сейчас все приготовлю». В гостин­ой мы сели в удобные кресла, и хозяин предло­жил мне прекрасную толстую папиросу. «Ну, корнет, завтра утром Вы займетесь с разведчи­ками «словесностью» в классе, а уж езды завтра не будет. Сегодня лошади размялись, а завтра уж пусть отдохнут. Надо беречь тела, скоро предстоит смотр начальника дивизии, генерала Козловского, пусть там проповедует офицерская кавалерийская школа, что лошадям нужна еже­дневная работа в поле, да еще на широких аллюрах. Им там хорошо, лошади у них худы, а говорят — втянуты, да и гвардейскую дачу еще дают лошадям. А я скажу так: прежде чем жир­ная лошадь похудеет, так худая подохнет». И Кожин весело смеялся над любимой его пого­воркой. В общем весь наш первый разговор сво­дился к «телам» лошадей, и отсюда я вывел за­ключение, что «тела» играют самую важную роль. Пытался я возражать, но тут же получил в ответ, что «это, батенька, истина, и уж поло­житесь на мою опытность». После этого возра­жать, конечно, не приходилось, все разбива­лось о рутину.

Стол в столовой был прекрасно сервирован. Много закусок: и горячие грибки в сметане, и сосиски в пюре, и крошечные пирожки с капу­стой были поданы раньше, чем денщик внес и поставил перед хозяйкой большой супник с пельменями. Водка была трех сортов: простая, сливянка и перцовка. Попробовали и то, и дру­гое, и третье. Скоро стало как-то жарко, но уют­но и весело. Разговор шел сначала о службе, об эскадроне, о прошедших недавно маневрах. По­том перепрыгнул Кожин в Тверскую губернию, в Калязин, откуда он был родом. Софья Алек­сандровна любезно угощала и была искренне радушна. Не знаю, после какой по счету перцов­ки или сливянки Кожин оказался совсем не та­ким страшилищем, каким его представляли. Ин­тересно он передавал о том, как в последний раз его встречали в Калязине, куда он ездил в от­пуск: «Встречали меня крестьяне с хлебом и со­лью, все были одеты по праздничному, и в церк­вах звонили колокола». Я невольно улыбнул­ся, подумав, что хозяин увлекается, но он, про­глотив румяный пирожок, добавил: «А Вы зна­ете, почему мне в Калязине такой почет? Пото­му что Святой Угодник Макарий Калязинский — мой ближайший предок». Я не усомнился в сей истине, подтвержденной и Софией Алексан­дровной. Отсюда стала мне понятной религиоз­ность Кожина, его дружба с полковым священ­ником, отцом Алексеем Ершовым, тоже уро­женцем Тверской губернии, и причины, почему Кожин состоит бессменным ктитором полковой церкви, где не в тон подпевает всегда певчим, а иногда и священнику. Ушел я домой в прекрасном расположении духа и за часы, проведенные с Кожиным, совершенно освоился со своим ко­мандиром эскадрона.

Утром, в классе, я объяснял любопытным разведчикам «условные знаки» и знакомил их с элементарной топографией. Прочертил я усло­вные знаки на черной доске мелом: здесь были дороги грунтовые, проселочные, и обсаженные деревьями, и с канавами, были и указатели до­рог, и лес, и кустарник, и, конечно, корчма. Сло­вом, все то, что требовалось, чтобы уметь читать простую карту. Объяснил, спросил, вижу, что усваивают быстро. Перешел на горизонтали, и в это самое время вошел закутанный в белый ба­шлык эскадронный командир, поздоровался с разведчиками и сел за отдельный стол слушать мою лекцию. Я не смущался и продолжал объя­снять горизонтали как можно проще и понят­нее. Кожин внимательно слушал. «К-к-корнет, прекрасно, прекрасно, прекрасно!» троекратно повторил Кожин, «а что это Вы рисовали на до­ске?». «Это условные знаки». «Ну, теперь, ба­тенька, Вы спросите ребят об условных знаках, понимают ли они?». Я стал по очереди спраши­вать, и все отвечали без запинки. Кожин сам не верил тому, что видел. В один урок и так хоро­шо отвечают! Кожин был вне себя от восторга, благодарил меня и ребят, а, выходя, шепнул мне, что надеется, что разведчики его будут на смотру бригадного генерала Грекова первыми в полку. Кожин полетел в полковую канцелярию, которая потихоньку называлась у нас «бреха­ловкой» и всем встречным и поперечным гово­рил: «Ну и офицера я получил! всех за пояс зат­кнет! Как здорово объясняет «условные знаки» и какие-то горизонтали!». Словом, все шло как нельзя лучше.

В один осенний день разведчикам был наз­начен по расписанию выезд в поле. Утро было туманное, серое, с пронизывающим холодным ветром, и всегда дальновидный вахмистр Иван Филиппович Кузнецов распорядился одеть сме­ну разведчиков в полушубки дубленой кожи. Для того, чтобы выйти на Турекское шоссе, про­ходить надо было через весь город Калиш и ми­мо командира эскадрона, и случилось так, что ротмистр Кожин, имея привычку вообще рано вставать, стоял в это время у окна. Подходя к его квартире, разведчики подтянулись, подо­брали лошадей и машинально поворачивали го­ловы в сторону командирских окон. Заметив Кожина у окна, я скомандовал «смирно!». Окно вдруг с треском распахнулось, и Кожин во все горло закричал: «Корнет, корнет, что Вы дела­ете? В такую погоду надели полушубки! Ведь они от дождя покоробятся! Так Вы мне весь цейхгауз испортите. Скорее назад в эскадрон, и никакого выезда сегодня в поле не делайте. На сегодня — занятия в классе!» Взяв руку под ко­зырек, я на рысях повел разведчиков обратно, думая, что Кожину показалось будто бы на дво­ре дождь. Но ни одна капля не упала на солдат­ские полушубки. Возражать было нельзя, и только становилось жаль, что сегодня сильно по­падет вахмистру Кузнецову.

Будучи старшим ротмистром, чуть ли не са­мым старшим во всей армейской кавалерии, Ко­жин 19 октября 1906 года был, наконец, произ­веден в подполковники и вскоре сдал эскадрон ротмистру князю Георгию Эвлиановичу Эристову. Кожину же, как младшему штаб-офицеру в это время, было поручено заведывать тактичес­кими занятиями с офицерами. Эта отрасль заня­тий в полку была нелюбима. Руководители ли были виноваты, что не могли заинтересовать, или было что-нибудь другое, но мы вообще ма­ло занимались этой наукой. Обыкновенно вече­ром, перед ужином, все собирались по записке полкового адъютанта в офицерском собрании, делились впечатлениями дня, рассказывали друг другу последние новости или анекдоты и, в лучшем случае, кто нибудь читал полевой устав или устав внутренней службы. Ко­жин, конечно, на первых порах хотел улучшить это дело и довольно ревностно с первых же шагов заставил нас писать примерные диспозиции и приказы. Все это делалось как-то шутя, на диспозициях иногда встречались карандашные рисунки жен­ских головок или ножек, а подписи писались по­чему-то на итальянский манер, например: Авалов-Авалиани, Топорков-Топорчини и т. д.

Но вот вскоре произошло неожиданное со­бытие: взволнованный полковой адъютант Беккер объявил нам, что послезавтра приезжает корпусный командир, генерал-от кавалерии Шутлеворт, со специальной целью проверить тактические занятия офицеров. Это неожидан­ное известие поразило Кожина как громом. За маленьким отдельным столиком у буфета в офицерском собрании этот вопрос обсуждала небольшая группа старших офицеров. Каждый что-либо советовал Кожину: князь Эристов по­советовал сегодня же всем собраться и сообща решить какую-нибудь задачу, заранее загото­вить диспозицию и распределить роли; штабс-ротмистр Параскивогло советовал разложить как можно больше топографических карт на биллиарде и... втереть очки начальству; рот­мистр Лялин советовал ничего не делать, а гла­вное, «не дрейфить», а ротмистр Вержбицкий, скосив калмыцкие глаза в сторону и подставляя правое ухо, — на левое он был глух, — слушал советы и думал, наверно, что Кожин «влопался» и уже не будет ему конкурентом на смотру мо­лодых солдат. Словом, думали, гадали и нагада­ли так, как советовали Эристов и Параскивогло. Собрались, написали диспозицию, понатыкали цветных булавок на карту, разложенную на бил­лиарде, и стали ждать. Приехал корпусный ко­мандир в назначенный час, поздоровался со все­ми и спросил, кто заведует тактическими заня­тиями. Вот теперь ротмистр Вержбицкий и по­думал: «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина, а по­дать сюда Землянику!». Кожин вышел вперед и, заикаясь сильнее обыкновенного, сдавленным голосом ответил: «Я, Ваше Высокопревосходи­тельство». «Очень приятно», начал генерал, те­ребя и так всклокоченную в кольца бороду, под которой виднелся Владимир 3-ей степени, а ни­же, на груди засаленного сюртука, красовался Георгиевский крест, «так вот, я вам всем рас­скажу», продолжал генерал, «когда я был помо­ложе, то в моем полку тоже занимались мы этой ерундой — тактическими занятиями. Не любили мы эти. занятия. А если иногда приезжа­ло высшее начальство на проверку, так мы обы­кновенно собирались накануне, раздавали всем роли, заранее заготовляли приказания, донесе­ния и т. д., словом, никогда ничего не делали, а потом, вдруг, накануне приезда начальника, ре­шали. И всегда все благополучно сходило. Сове­тую и вам, господа, так же делать. Как Вы ду­маете, подполковник Кожин?» «Так точно, Ва­ше Высокопревосходительство, совершенно вер­но; мы тоже так сделали, вчера собрались, и у нас все уже готово», отвечал, улыбаясь, Кожин. Командир полка, полковник граф Шувалов, не­заметно дернул Кожина за рукав. «Ах так? В та­ком случае, мне нечего здесь делать», сказал корпусный командир и почесал свою бороду. Кто-то еще дернул Кожина, стараясь этим объяснить ловушку генерала. Кончилось все не­мою сценой из «Ревизора». Все медленно отпра­вились в столовую, где в вазах был ароматный крюшон и много хороших, вкусных вещей. Пах­ло ананасом. Смеялись все, а особенно смеялся корпусный командир, которому что-то весело рассказывал ротмистр Вержбицкий. Вся эта ис­тория прошла бесследно и никакого соответ­ствующего «приказа» не последовало. Корпус­ный командир лишь поинтересовался потом, по­чему все фамилии на донесениях по-итальянски.

Редко приходилось встречать более хлебо­сольную семью, чем семья Кожиных. При вся­ком случае приглашались гости, питья и еды всегда бывало вдоволь и все было вкусно. В день Веры, Надежды и Любви у них всегда было мно­го приглашенных. Имениннице-хозяйке всегда преподносилось много цветов, поздравляющих всегда приглашали к столу, и кушанья сменя­лись бесконечно. В этот день в доме Кожиных всегда чувствовалась какая-то торжественность и патриархальность. Из «знатных» гостей в этот день бывали губернатор Новосильцев, Вице-губернатор Пильц, прокурор Окружного Суда Скарятин и управляющий акцизными сборами Колосов, словом, генералитет. Бывали, конечно, и все однополчане, включительно до корнетов.

Однажды, в такой день, когда после водки перешли на хорошие вина, и разговоры стали веселее и шумнее, а хозяин с удвоенной энерги­ей подливал вино в недопитые бокалы, Кожин, наливая вино в бокал полкового священника, от­ца Алексея Ершова, друга молодых его лет, стал, заикаясь, вспоминать прошлое: «А помнишь, ба­тя, когда мы с тобой были молоды? Я помню, ты всегда говорил мне: «женюсь на богатой, же­нюсь на богатой!», а в результате, что же? же­нился на бесприданнице!». Все стали прислуши­ваться, а матушка, жена отца Алексея, Юлия Федоровна, сидела поодаль и улыбалась. Ба­тюшка не выдержал, хотел оправдаться и, косо поглядев на Кожина, не задумываясь, ответил: «Ну знаешь, Сергей Дмитриевич, и ты тоже хо­рош. Всегда говорил мне: женюсь на красавице, женюсь на красавице!, а какого бобра убил?» Никто не ожидал подобного конфуза, некото­рые переглянулись, другие опустили глаза в та­релку, а красавица Наталия Михайловна Зыко­ва не смогла сдержать себя, фыркнула и разра­зилась истерическим смехом. Софья Александ­ровна была женщина весьма тонкого ума и, ко­нечно, быстро сумела обратить все в веселую шутку, а «батя» был очень доволен, что всех повеселил.

В полку С. Д. Кожин вел жизнь старого по­мещика: в эскадроне хотя и бывал каждый день, но долго не оставался, придерживаясь то­го взгляда, что во всем необходимо хозяйское око. В свободные часы, а их было у него много, он отдыхал, перечитывая «Новое Время», и це­лый день пил чай с лимоном, поджидая прибли­жения часа завтрака, обеда или ужина. Ново­введений в эскадроне не признавал и был, как тогда говорили, «завзятым рутинером». Военной литературой он интересовался мало и споров о ней не любил, зато мог говорить бесконечно о «телах» лошадей и вспоминать благодарности по службе. И если в его эскадроне тяжело было служить, то только тем, кто хотел хвастнуть своими знаниями и показать свой авторитет. Ес­ли же исполнять все требования командира «не мудрствуя лукаво», то в № 4-м эскадроне при Кожине служить было далеко не трудно.

С. Д. Кожин вышел в отставку в 1911 году. Теперь он доживает свой век в Калязине и силь­но нуждается. Давно уже нет о нем никаких ве­стей. Кожин был бездетным. Из его родственни­ков мне известны: племянница, Ольга Никола­евна Смирнова (из Москвы), которая вышла за­муж за Александрийского полка поручика Кур­та Арвердовича Вильде, и штабс-ротмистр Хоэцкий. Через последнего, в Париже, в 1933 году, я получил последние сведения о С. Д. Кожине и через него же отправил от Объединения Але­ксандрийских гусар 200 франков своему эскад­ронному командиру, зная о его нужде. Получил ли он эти деньги, мне неизвестно.

Кожин Сергей Дмитриевич (род. 7.2.1858 г.), подполковник 15-го драгунского Александрийского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полка. Из потомственных дворян Тверской губ. Кашинского уезда, вероисповедания православного. Получил домашнее образование, был подвергнут испытанию в науках при 4-м кадетском корпусе. 11.11.1882 г. зачислен в 3-й драгунский Сумский Его Королевского Высочества Наследного Принца Датского полк охотником рядового звания 3-го разряда. 11.8.1883 г. командирован в Тверское кавалерийское училище для прохождения курса наук. 1.9.1883 г. прибыл и зачислен в училище юнкером. 20.1.1885 г. произведен в полковые унтер-офицеры. По окончании курса наук по 2-му разряду 2.8.1885 г. переименован в эстандарт-юнкера со старшинством с 9.8.1885 г. Возвратился в полк 28.9.1885 г. 5.1.1886 г. переведен на службу в 15-й драгунский Александрийский Е.И.В. Великого Князя Николая Николаевича Старшего полк. 14.5.1886 г. произведен в корнеты. 22.8.1888 г. командирован в Инструкторский отдел офицерской кавалерийской школы для прохождения курса наук. 1.9.1888 г. прибыл в школу и зачислен в переменный состав отдела езды и выездки лошадей для прохождения курса наездников офицерского звания. 10.8.1890 г. окончил двухгодичный курс по разряду «успешно» и отчислен обратно в полк. 2.2.1891 г. произведен в поручики со старшинством с 14.5.1890 г. 25.3.1892 г. произведен в штабс-ротмистры. 27.9.1893 г. командирован в офицерскую кавалерийскую школу для прохождения курса наук. 30.9.1893 г. прибыл в школу и зачислен в переменный состав драгунского отдела для прохождения курса. Окончил курс «успешно» и 15.8.1895 г. отчислен обратно в полк. 15.3.1897 г. произведен в ротмистры. 3.4.1897 г. утвержден в должности командира 4-го эскадрона. 27.1.1904 г. назначен ктитором полковой церкви. 1.5.1906 г. сдал 4-й и принял 3-й эскадрон. 16.10.1906 г. назначен младшим штаб-офицером. 19.10.1906 г. произведен в подполковники. 31.10.1906 г. сдал 3-й эскадрон. 29.10.1907 г. назначен помощником командира полка по строевой части. 17.11.1911 г. произведен в полковники с увольнением от службы с мундиром и пенсией и с зачислением в конное ополчение по Тверской губ. Награжден орденами: Св. Станислава 3-й ст. (25.12.1890 г.), Св. Анны 3-й ст. (27.4.1894 г.), Св. Станислава 2-й ст. (1.8.1902 г.) и Св. Анны 2-й ст. (18.3.1911 г.); имел медали: темно-бронзовую в память коронования Императора Александра III и серебряную в память царствования Императора Александра III. Был женат на уроженке Варшавской губ. дочери статского советника девице Софье Александровне Смитт, брак бездетный.