К 50 -летию его доблестной смерти. 

(Из материалов к истории Александрийского гусарского Ея Величества полка)
"Военно-исторический вестник.№ 25-26, Париж, С. А. ТОПОРКОВ.

Корнет 5-го гусарского Александрийского Ея Ве­личества полка Константин Николаевич Батюшков, правнук и тёзка известного поэта Батюшкова (1787-1855) окончил в 1912 году Московский Цесаревича Алексея Николаевича лицей. Обладая натурой ищу­щей живой деятельности, он не мог оставаться равнодушным и безучастным к событиям времени и, лишь вспыхнула в 1912 году на Балканах война, как он тотчас отправился волонтером в сербскую армию. 

Вернувшись по окончании этой войны в Россию, он держит офицерский экзамен при Николаевском кавалерийском училище и, произведенный в декабре 1913 г. в корнеты, назначается в Александрийский гусарский полк, с которым выступает на войну в 1914 году. В короткий срок своей ревностной служ­бой, своим примером, своей заботливостью о гусарах, а главное - своей отвагой и храбростью, он завоевал все­общее уважение и любовь в полку. О его самооблада­нии, мужестве и храбрости ходили легенды даже и вне полка: о нем во время войны писали в газетах, в жур­налах иллюстрировали его подвиги... Приведу здесь некоторые эпизоды из его боевой деятельности, что­бы отдать должное его заслугам. Расскажу, во-первых, о его смелом набеге на город Радом, совершен­ном им в августе 1914 года, когда этот город был вре­менно занят немцами. 

В середине августа Александрийцы шли в аван­гарде дивизии, и от эскадрона Ее Величества были высланы два разъезда по направлению к Радому, один с корнетом К. Н. Батюшковым. а другой с кор­нетом А. А. Карамзиным. Разъезду Карамзина уда­лось проникнуть за Радом, где он уничтожил телефонную связь с Радомом и захватил в плен немецко­го телефониста с двуколкой. Разъезд же Батюшкова проник в самый город. Этот эпизод я постараюсь описать по рассказам свидетелей-участников этого набега.

В день полкового праздника, 30 августа, невыно­симо страдая от раны, я был доставлен на, автомоби­ле штаба дивизии через Илжу в Радом в местный ла­зарет. Когда меня вносили в этот лазарет, то сестра милосердия — полька, увидав на мне черные с се­ребряным галуном чакчиры, сказала: "Здесь, в лазарете, вашего полка вольноопределяющийся Соколов­ский; Я скажу ему, что вы прибыли тоже сюда". Я обрадовался, что в лазарете, только что оста ленном немцами, находится мой однополчанин. Вскоре Соколовского перевели в мою палату. Ои был ранен в разъезде корнета Батюшкова во время его смелого налета на Радом. Но вот что мне рассказал Соколов­ский, чьи слова были подтверждены и сестрой мило­сердия, и доктором Коссецкого, пользовавшим меня.

Высланный от эскадрона Ее Величества разъезд из 15 гусар с корнетом Батюшковым в направление на город Радом пробрался в тыл немцев. Батюшков решил проникнуть в самый город, занятый немцами. Оставив свой разъезд в небольшом лесу, он, как всегда, решил осмотреть все лично. Он переоделся в крестьянское платье — хотя и не знал польского языка — и окольными дорожками, между строения­ми. вошел в город. Высмотрев все необходимое, он узнал, что в Радоме стоит штаб пехотной дивизии, идущей к Ивангороду, и что немцы расположились в городе очень беспечно. Оценив все это, Батюшков вернулся к своему разъезду и, на следующее утро, с ним двинулся прямо в город.  

"Наши! Наши!" — кричали на базарной площа­ди местные жители, увидев русских гусар. Видя, что надо спешить, Батюшков перешел на карьер и пустил­ся по главной улице. Обстановка была совершенно мирная. Немецкие офицеры выходили с пакетиками из магазинов, солдаты сонно бродили по улицам без оружия. Батюшков стрелял из револьвера в попадав­шихся ему на пути немцев, а гусары разъезда брали кое-кого в пики и рубили шашками. Разъезд произ­вел, конечно, немалый переполох и был уже совсем близко к выходу из города, оставалось только про­скочить небольший мост и вырваться на шоссе. Но у самого моста стоял немецкий полевой караул, ко­торый, увидя гусар, открыл по ним беспорядочный огонь. Один гусар был убит и свалился вместе с ко­нем, а под вестовым Батюшкова была убита лошадь. Заметив это, Батюшков вернулся к вестовому и, дав вскочить ему на круп своей лошади, вывез его с со­бою. Упала также и раненая лошадь вольноопределя­ющегося Соколовского, который сам был ранен в ру­ку и в ногу.  

Спасаясь, Соколовский вбежал в подъезд сосед­него дома и, вползая по лестнице, добрался до вто­рого этажа, но вскоре был обнаружен немцами, которые выволокли его на улицу и сильно избили. Со­коловского препроводили под конвоем к. начальнику штаба. После допроса, немецкий полковник взял ру­ку под козырек и, обратившись к присутствующим, сказал: "Вот доблесть, достойная подражания". После этого он приказал Соколовского отправить в лазарет.

При спешном же оставлении немцами Радома од­на сестра милосердия, полька, спрятала Соколовско­го в пустой бочке от капусты. Когда немецкий кон­вой пришел за ранеными, та же сестра милосердия сказала конвойному унтер-офицеру, что Соколовско­го уже увезли, что позволило ему избежать плена и остаться в Радоме до занятия его снова русскими войсками, где я с ним так случайно встретился.

Действия этой разведки Батюшкова толковались в полку двояко: одни порицали ненужный риск, другие, наоборот, воздавали должную оценку личной добле­сти. Эта доблесть его была ярко отмечена в приказе по дивизии, и, в результате, за эту разведку Батюш­ков был награжден георгиевским оружием, а пять гу­сар его разъезда — георгиевскими крестами. В газе­тах в то время появились статьи о подвиге корнета Батюшкова, а позже иллюстрированный журнал ''Солнце России" украсил свою обложку красочной репродукцией картины художника Р. Френца, изо­бражающей Батюшкова впереди своего разъезда, скачущего по улицам города Радома (№ 351, 1916 года).

В разведке под Сохачевым 4 октября 1914 г. сно­ва отличается корнет Батюшков, когда был послан от эскадрона Ее Величества с семью гусарами 2-го взвода. Узнав от местных жителей, что три немец­ких кавалериста ночуют в соседнем фольварке, Ба­тюшков решил захватить их. Оставив свой разъезд неподалеку, он взял с собой лишь двух гусар и с ни­ми скрытно подошел к фольварку. Заглянув в окно дома, он увидал трех немцев, сидящих за столом и мирно ужинавших. Батюшков поставил одного гусара у окна, а другому приказал стать у задней двери, сам же с револьвером в руке быстро открыл дверь в комнату и крикнул: "Руки вверх!" Немцы не со­противлялись и подняли руки, но на Батюшкова ки­нулась немецкая собака из породы ищеек, доберман-пинчер. Батюшков оттолкнул ее ударом ноги. Обез­оружив пленных, он вывел их во двор и под конвоем привел к своему разъезду. Пленные оказались: вах­мистр, унтер-офицер и рядовой 8-го конно-егерского полка. Собака ''Тита" принадлежала вахмистру, и он умолял Батюшкина не бросать ее и заботиться о ней. Эту прекрасную собаку Батюшков взял себе, и она до конца была верна своему новому хозяину.

24 октября, когда Александрийский гусарский полк был в сторожевом охранении на р. Варте, кор­нет Батюшков, с гусарами 4-го эскадрона, к которому он был временно прикомандирован, захватил по­возку противника, нагруженную французским шам­панским.

Службу свою в разведках корнет Батюшков нес самоотверженно и никогда не доверял донесениям своих дозорных, а тем более — слухам. Он считал своим долгом все проверить лично, не взирая ни на какие, даже самые опасные, обстоятельства. В. А. Петрушевский так описывает встречу свою с Батюш­ковым, когда 27-го октября 5-я кавалерийская ди­визия наступала на г. Калиш:
"...От различных разъездов собралось нас до З6 винтовок и мы стали выходить на песчаный бугорок, разсыпавшись в цепь. В это время скачет корнет Батюшков с боевым разъездом в пять коней от штаба дивизии. Он подошел ко мне. Я ему сказал, что даль­ше продвигаться нельзя и что мы хотим сообща вы­бить противника. Батюшков не поверил и понесся вперед, но через двадцать минут он летел обратно, так как его "поливали" два пулемета..."

7 июля 1915 г., в тяжелом бою полка у с. Эйраго­лы К. Н. Батюшков снова отличается. Он вывозит тело павшего смертию храбрых корнета Бланкенгагена, причем три гусара из разъезда Батюшкова бы­ли ранены.

Трудно перечислить все случаи лихих действий разъездов корнета К- Н. Батюшкова. В каждом бою, в каждой стычке он искал подвига, и, казалось, вся его натура была создана для войны. "Не снести тебе своей головы", неоднократно твердили Батюшкову его друзья, но эта фраза, казалось, еще более толкала храбреца на новые подвиги. Предсказания оправдались: К. Н. Батюшков снес свою голову на алтарь отечества, обессмертив свое имя на славу Алексан­дрийских гусар. 

Привожу здесь свои личные воспоминания о бое 14 сентября 1915 г., когда смертию храбрых пал корнет К. Н. Батюшков (Материалы к истории Александрийского Ее Величества полка в войну 1914-­17 г.г. Рукопись, Стр. 231-240).
"...В накуренной дымной хате деныцики готови­ли на ужин котлеты с картофелем — традиционный ужин эскадрона Ее Величества. Едкий дым подгоревшего масла резал глаза. "Ну тебя к черту, Корякин, так надымил, что ничего не вижу", ворчал я на своего деныцика из вестовых, рассматривая разложенную передо собою трехверстную карту, чтобы лучше ори­ентироваться в предстоящих моему эскадрону дей­ствиях. За стеною кудахтали куры, потревоженные повидимому нашими квартирьерами. Корнет А. А. Карамзин во дворе бранил за что-то своего вестово­го. Он только что прибыл из дальней разведки: он отсутствовал три дня, не имея возможности присоеди­ниться к эскадрону. Войдя в хату, он утомленный свалился на скамейку и даже отказался от ужина.

Второй младший офицер, К. Н. Батюшков, был за­нят разводом эскадрона по квартирам. Будучи всегда расторопным квартирьером, он вольно или невольно занял также расположение 5-го эскадрона, за что ротмистр Дерюгин, весьма хозяйственный командир эскадрона, его только что за это жестоко "цукал". Дерюгин вошел ко мне в хату и просил "процукать" еще и от себя столь ретивого квартирьера. Сзади сто­ял с виноватым видом Батюшков, а за его спиной у дверей с умоляющим взглядом, обращенным на меня, стоял эскадронный вахмистр Авдеев и, как бы, искал моего заступничества за эскадрон. Пришлось быть справедливым и, потеснившись, уступить часть дво­ров 5-му эскадрону.

Кроме этих двух офицеров в моем эскадроне был только что произведенный в прапорщики из вольно­определяющихся — Н. Кисилев, Приютил я также у себя и только что приехавшего вольноопределяюще­гося барона Ган, племянника командира полка ба­рона С. А. фон Корф, милого и скромного юношу.
Рано поужинав, я просил офицеров обойти свои взводы п предупредить гусар о предстоявшем утрен­нем выступлении, а сам поехал в штаб полка, чтобы лучше ознакомиться с предстоящей задачей. Было решено атаковать неприятельские обозы и их при­крытие. идущие по направлению деревень Видзы - Меленджианы - Свенцианы, для чего назначались 4-й и 6-й эскадроны со взводом 9-й Конной батареи, под общим начальством подполковника, Хондзынского. В резерве должны были продвигаться 3-й и 5-й эскад­роны, а для отвлечения внимания противника, зани­мавшего деревушку верстах в 2-х западнее д. Бучаны, были назначены эскадрон Ее Величества (ротмистр С. А. Топорков) и 2-й эск, (ротмистр В. В. Доможиров), под общим начальством подполковника Беккер.  

Вернувшись к себе в деревню, я застал всех уже спящими, лишь корнет Батюшков отдавал последние распоряжения своему денщику — приготовить на утро чистое белье. Своему вестовому сказал, что завтра он выезжает на собственной кобыле.
Потушили огни. Денщики еще долго возились и наконец все угомонилось. Ранний крик петуха за сте­ной разбудил всех нас. Было часов 5 утра, выступле­ние назначено на 8. В хате пахло свежим хлебом, и хозяйка вынимала его из печи.  

Трудный боевой день 14 сентября начинался. Ста­ли собирать вещи, гусары вьючили лошадей, вахмистр и взводные отдавали последние распоряжения, про­верялись патроны. Уже 2-й эскадрон проходил в по­воду через мое расположение. Я очень обрадовался, когда увидал гусара Ермака, раненого вместе со мною в бою под Сандомнром 28 августа 1914 года и толь­ко что вернувшегося после лазарета в строй, в свой эскадрон. Я расспросил о его здоровье. Он был только с пикой, так как врач запретил ему надевать за спи­ну винтовку.

Приказал и я выводить лошадей. В поводу про­пустил мимо себя эскадрон, поздоровался с гусара­ми. Утро было светлое и тихое. Подтянули подпруги. Лица у гусар стали суровые — все понимали серьезность наступающего дня.

Дивизион подполковника Хондзынского уже давно выступил к д. Меленджиаиы. Встретив мой эскадрон, подполковник Беккер приказал мне двигаться на м. Козяны, перейти в брод речку и, развернушись ла­вою, начать наступление.

Перед м. Козяны местность холмистая и к само­му местечку холмы поднимаются, образуя весьма удобный для обороны гребень, за которым течет небольшая река, вполне проходимая, со сломанным мо­стом, а далее совершенно голая равнина до самой деревви Бучаны. В Бучанах, по полученным сведе­ниям, находился сторожевой пост от 5-го Донского казачьего полка.
Лишь только эскадрон был предоставлен моей ини­циативе, я выслал два разъезда по шесть гусар каж­дый, переправился в брод через речку в колонне по ­три и поднялся на совершенно открытый противопо­ложный берег. Тут же я был замечен немцами, кото­рые открыли по эскадрону шрапнельный огонь. Эскад­рон перестроился в лаву. На рысях стали двигаться к Бучанам широкой разомкнутой цепью по всему по­лю. Противник участил свой огонь и два гусара и три лошади были уже ранены. Переведя лаву на галоп, мы стали спускаться к болотистому овражку приле­гавшему к восточной окраине Бучан. Здесь было уже менее опасно, и я спешил эскадрон, чтобы передох­нуть. Немцы прекратили стрельбу.

Передохнув немного, приказал подтянуть подпру­ги, и с трубачем Специусом, оказавшимся уроженцем этой самой деревни, и вестовым Корякиным, я поехал в противоположную окраину деревни, чтобы убедить­ся, не снят ли казачий пост. Вскоре я его нашел. Шесть казаков мирно сидели возле избы, а один наблюдал в бинокль за противником. Он мне доложил, что немцы всю ночь стучали, строя окопы. 

Прислонившись к стене, я писал об этом и о сво­их раненых гусарах донесение подполковнику Беккер. Меня перебил казачий урядник: ''Ваше высокоблагородие, возьмите бинокль и посмотрите — немцы наступают". Я и без бинокля увидал наступающую небольшую немецкую цепь, одну влево от меня на отряд подполковника Хондзынского. а другую про­тив меня. В этой последней я насчитал 22 пехотинца в белых кушаках. Они двигались цепью медленно и были уже шагах в 600 от занятой нами деревни.

Я тотчас послал своего вестового карьером с при­казанием, чтобы первый полуэскадрон на рысях шел ко мне. Мое ожидание было томительно, полуэскадрон долго не показывался. Тогда я с трубачом сам поска­кал и на полдороге встретил идущий на рысях полу­эскадрон. На ходу сделал распоряжение: 1-му взво­ду, с корнетом Батюшковым, спешиться у избы, где был казачий пост, и, вместе с казаками, открыть ру­жейный огонь и задержать немецкую цепь. 2-му же взводу, с корнетом Карамзиным, — укрыться влево за хатами и поддержать меня в случае, если я ата­кую в конном строю.

Отдав эти приказания, я поскакал ко второму полуэскадрону и решил атаковать с ним немцев спра­ва, обойдя деревню. Лишь только на рысях я двинулся, как деревня снова стала обстреливаться шрапне­лью. Я перешел на галоп и, вместе с ближайшими ко мне гусарами, провалился в топкое болото. Моя лошадь упала, сапоги были полны черной воды. Стали из болота вытаскивать лошадей. Была невыносимо досадна эта неудача.  

В это самое время с первым полуэскадроном про­изошло следующее. Дивизион Хондзынского. выйдя на линию Бучан, был в свою очередь обнаружен немца­ми, и они по нем открыли тоже артиллерийский огонь. Наш конноартиллерийский взвод выехал на позицию на косогор возле мельницы и открыл беглый огонь. Мне было видно, как пешие цепи противника рассы­пались и как они начали наступление на наши ору­дия. Когда ружейный огонь немцев стал сосредото­чиваться на наших орудиях, наш артиллерийский взвод стал отвечать по наседавшим картечью. У конноартиллеристов произошла заминка — вызванные упряжки не подоспели, и подполковник Хондзынский приказал 6-му эскадрону, находившемуся в прикры­тии, выручитъ орудия. Гусары спешились и, под ру­жейным огнем, на руках, увезли орудия, передав их подошедшим упряжкам. Что же касается 4-го эскад­рона, то он, отстреливаясь от наседавшего противни­ка, должен был отказаться от первоначальной зада­чи и стал отходить к Козянам.

Когда все это происходило, корнет Батюшков, ко­торому было приказано, как я упомянул выше, встре­тить противника ружейным огнем, увидав жидкую цепь немцев, решил атаковать ее конно своим взво­дом. Выскочив на своей чистокровной кобыле, все­гда весьма нервной под огнем, он скомандовал к ата­ке и понесся впереди своего взвода на оторопевших немцев, которые побросали винтовки и подняли ру­ки вверх. Казалось, успех был полный, но Батюшков, увлекшись, решил атаковать и цепи, шедшие позади атакованных.

"За мной!" — скомандовал он, и лихой взвод по­несся за своим командиром. Раньше атакованные немцы опомнились, подняли с земли свои винтовки и в спину атакующим открыли огопь. Валились ране­ные и убитые. Вторая немецкая цепъ встретила взвод огнем и в штыки.

Корнет А. А. Карамзин со 2-м взводом, видя все это, понёсся на выручку левее, но наскочил на высо­кую изгородь, шедшую вдоль канавы с глубокой во­дой, задержался, и не имел возможности вовремя под­держать корнета Батюшкова. Казачий пост быстро от­ходил по болоту под напором немцев.
Из 27 человек первого взвода вернулось только 12. Тяжело раненые попали в плен. О судьбе Батюш­кова ничего известно не было.

Общая неудача на фронте заставила и наш полк отходить. Снова мы были в Козянах. С темнотою во­шли в это местечко и заняли сторожевое охранение на хребте правее местечка, всю ночь ожидая насту­пления противника. Перед рассветом я вошел в уцелевшую от снарядов избу, где находился подполковник Беккер. Выпил предложенный мне стакан чая без хлеба. Погоревали мы вместе о неудаче. Было ясно, что в Коэянах нам не удержаться. Хотелось только знать, жив ли корнет Батюшков.  

И вот подполковник Беккер достал из печи уголь и написал им на белой стене no-немецки: "Просим написать внизу, жив ли гусарский офицер, атаковавший немецкую пехоту под Бучанами 14-го сентяб­ря?" С первыми лучами солнца немцы открыли ар­тиллерийскую стрельбу по нашему расположению. Тя­желые снаряды рвались сначала на самом гребне, расстилая желтый удушливый дым. Немало стоило труда убедить гусар, что зто не удушливые газы, о которых мы слышали.

Стали появляться раненые: два у меня и два во 2-м эскадроне. Через некоторое время гусару Страшилину снарядом снесло полчерепа. Бедному гуса­ру Ермаку, с которым я только вчера говорил о его прошлом ранении, оторвало ногу. Раненых оттаски­вали в соседнюю хату за бугром. Гусар Страшилин очень мучился, умирая, и так стонал, что действовал на нервы других. Он умер, и его там же наскоро по­гребли, прочитав "Отче Наш", Скоро снаряд угодил в ту самую избу, где я сидел недавно с Беккером. Она сгорела, и надпись на стене исчезла.

В конце октября, благодаря нашему общему успеху, полку снова пришлось вернуться в тот самый район, где мы были 14 сентября, день боя у Бучан. Было решено командировать на место этого боя полковую комиссию, так как, по сообщению нашей пехоты, у д. Бучаны находится крест с надписью и прибитая к кресту офицерская фуражка Александрийских гусар. Этой комиссией, в которую входили ротмистр фон Радецкий, корнет А. А. Карамзин (участник боя) и полковой священник о. Алексей Ершов, было обнаружено следующее:
"В полуверсте западнее Бучан на холме стоял большой крест, на котором, на металлической доске, была сделана надпись по-немецки масляной краской:"Офицер Русской гусарской службы". Сверху была прибита зимняя фуражка корнета Батюшкова. Рядом большой холм с крестом обозначал общую братскую могилу гусар.

Сначала разрыли могилу корнета Батюшкова. Его глаза были покрыты белым платком, руки скрещены на груди и ими сжата его сломанная шашка, георгиевское оружие. Его орден Св. Владимира с мечами и бантом был на его груди. На теле покойного было обнаружено семь штыковых ран в области груди и две раны в бедро. Он мало изменился. В общей могиле было обнаружено восемь убитых гусар - все лежали рядом, с платками на глазах. Среди убитых гусар было пять Георгиевских Кавалеров. Кресты их были также нетронуты.

Полковой батюшка на месте отслужил панихиду, и убитые гусары снова были засыпаны землёй. Тело К. Н. Батюшкова было вынуто из могилы и отправлено полком, по желанию его жены, в Петербург, где он был погребён в Александро-Невской лавре. Его фуражка и жестяная дощечка с немецкой надписью также были отправлены его жене".

Прошло некоторое время. На костыле, без одной ноги вернулся из плена гусар Аблам, участник этой; атаки. Удалось ему вернуться во время обмена ране­ными военнопленными. Он счел своим долгом не по­ехать к себе домой, а прежде всего вернуться в полк. И вот что гусар Аблам рассказал:
"Когда мы с корнетом Батюшковым кинулись в атаку на пехоту, то чистокровная его кобыла далеко вынесла его вперед, и он первый стал рубить немцев. Клинок его шашки сломался, а лошадь под ним была убита. Корнет Батюшков тогда выхватил револьвер и стал стрелять.

Наскочив на передних немцев, мы частью сбили их пиками, остальные побросали винтовки и подняли руки вверх, сдаваясь. Увидав немецкие резервы, мы кинулись на них, но немцев оказалось так много, что они замкнули нас в кольцо, обстреливая нас со всех сторон, а потом взяли нас в штыки. Раненый в ногу штыком, я упал вместе с убитою моею лошадью, на меня навалилось три немца. Почти все мы были изранены. Взводному Севастьянову тоже в плену ам­путировали ногу, и он тоже должен вернуться на ро­дину. Вольноопределяющийся барон Ган был cбит с лошади одним из первых".

Корнет Константин Николаевич Батюшков за это дело посмертно был награжден орденом св. Георгия 4-й степени. Гусар Аблам, имевший уже георгиевский крест 4-й степени, был награжден 3-й степенью.

Эскадронный трубач Специус, уроженец этой са­мой деревни Бучаны, принявший участие в атаке по своему личному желанию, остался невредим и также был награжден георгиевским крестом 4-й степени. В "Правительственном Вестнике" (№ 218, 1916 г.) значится: "Младший унтер-офицер трубач Зигмонд Специус за то, что в конной атаке 14 сентября 1915 года врубился в германскую пехоту и был окружен. В ответ на предложение сдаться, он выхватил ре­вольвер, перестрелял окружавших его неприятелей и на раненом коне ускакал к эскадрону".

Полковой поэт, В. А. ПетрушевскиЙ тогда же поч­тил память убитого К. Н. Батюшкова следующим стихотворением:

 
Памяти К. Н. БАТЮШКОВА

Погиб корнет, лихой рубака.
Он гордость Черных был Гусар,
Его последняя атака
Врагу тяжелый был удар.
Когда Германскую пехоту
Он у Козян атаковал,
То изрубил без мала роту,
Но сам в бою неравном пал.
С ним был лишь взвод. За это дело
Его представили к кресту,
За то, что он исполнил смело
Свой долг и умер на посту.
За то, что он врагам не сдался,
Когда был ими окружен,
Как лев, отчаянно сражался
И был лишь смертью побежден.
Да, он погиб... Жена рыдает,
Не встанет он в Безсмертный строй!
Погиб корнет, но Полк весь знает,
Что Костя Батюшков герой.

Константин Николаевич Батюшков был женат (с 1913 года) на дочери сенатора Ильинского, имел старшую сестру Екатерину, которая была замужем за Александрийцем В. М. Барновым, и младшего брата Феодора, также корнета Александрийского гусарского полка.