А. А. Карамзин. Глава из трилогии ”Карамзины. Фамильная хроника." Журнал "Грани" №187. Часть 1.
  Поколение десятое. Братья. ...Десятое поколение Карамзиных составили дети братьев Александра, Владимира и Бориса Николаевичей. Мужскую линию, из достигших совершеннолетия, представляли Николай, Сергей, Василий, Александр Александровичи; Николай, Александр, Василий Владимировичи и Михаил Борисович. Общим числом восемь. Старший из них, Николай Александрович, родился в 1879 году. К этому поколению отношусь и я, пишущий эти строки в 1965 году в возрасте семидесяти двух лет, оставаясь к этому времени единственным из восьми его составлявших... Нашему поколению выпало на долю пережить исключительныя события, обрушившияся на нашу родину, сломившия национальную историю Российскаго государства, уничтожившие само слово РОССИЯ и ввергшия под лозунгом марксистскаго коммунизма в неописуемый хаос самоистребления, голод, нищету и небывалый в мировой истории террор. Хотя я совершенно не уверен, что когда-нибудь появится беспристрастно написанная история российской революции, из которой последующия поколения русских людей смогут получить представление о том, какой ужас пережили их, не столь отдаленныя веками, предки... Семнадцатый год двух, все сокрушивших, революций застал наше поколение уже в зрелом возрасте. Он разрушил устанавливающияся пути намеченнаго будущего и разбросал всех нас и близких нам людей по всему белому свету, на долгое время прервав всякую связь. И если в первыя годы между оказавшимися за границей и оставшимися к России еще сохранялась осторожная переписка, то со сталинским террором жестоко каралось всякое общение с заграницей. После Второй Мировой войны поступление каких-либо, хотя бы случайных сведений, окончательно прекратилось, и почти тридцать лет мы ничего не знали друг о друге, кто и где находится и вообще жив ли? Лишь в середине пятидесятых годов стали поступать отрывочныя, не всегда верныя вести с родины. В 1958 году моя сестра Татиана Александровна вернулась из Харбина в Москву. Из переписки с ней моего двоюродного брата Василия Николаевича Зверева, а затем и непосредственно моей с нею, в верных, но не подробных письмах, я узнал о пережитых годах полнаго разобщения между нашими родными. Кроме того, ей удалось переслать, хотя и не без потерь, фотографическия снимки любительских и профессиональных фотографов нашей дореволюционной жизни, охватывающей период с семидесятых годов девятнадцатаго столетия. Только такой ценнейший вклад дает мне возможность завершить труд, включив в него все до конца о нашем десятом и даже о последующих за ним одиннадцатом и двенадцатом поколениях дворянскаго рода Карамзиных с его возникновения и по сей день. ...Предшествующий революционным катаклизмам период, начиная с девяностых годов прошлаго столетия, протекал на глазах при самом близком моем участии в жизни всех трех семей нашего поколения, тесно связанных родством, дружбой и общими интересами. Несмотря на отдаленность лет и возраст моего ранняго детства, память прекрасно сохранила не только чем-либо выдающиеся события, но самою жизнь, как заснятый кинофильм во всех подробностях. Поэтому описание того времени проходит как бы с натуры, пополняемое документальными данными и выписками из безусловно авторитетных печатных изданий и архивных материалов. День 2 февраля 1966 года от Рождества Христова. Сан-Франциско, США. Николай Александрович Николай Александрович, второй сын Александра Николаевича и Екатерины Васильевны Карамзиных, родился 25 июня 1879 года в селе Ивашкино Арзамасскаго уезда Нижегородской губернии в имении своего деда Василия Александровича Хотяйницова. Восприемниками при крещении был сам дед Василий Александрович и его третья дочь Надежда Васильевна. Раннее детство Коли, или Копочки, как прозвал его старший брат Васенька, протекло в Полибине. Не в пример брату, Копочка был резв и шаловлив. Васеньку он любил до обожания. Братец, мучимый нестерпимыми болями в пораженной туберкулезом ноге, сидел в кресле у окна и страдающими глазами блуждал взором в синей глубине неба, шепча: "Скоро ли? Долго ли?” Копочка, которому шел пятый год, видя, как он страдает, старался развлечь, рассмешить и этим облегчить его муки — он вертелся, прыгал, плясал, делал всякия ужимки и корчил рожи. Но ничто не помогало. И, наконец, Васенька говорил: ‘‘Копочка, не надо так”. Бедный Копочка в сознании своего безсилия чем-либо помочь, убегал в дальнюю комнату, где, спрячась за дверь, долго безутешно плакал. Нашедшей его маме стоило большого труда успокоить Копочку. Смерть Васеньки оставила надолго глубокий след в сердце Копочки и на всю жизнь внесла в характер Николая Александровича особую нежность и ласку к страдающим больным и людям, переживающим горе. Первоначальное обучение Коля получил дома. И когда настала пора для поступления в средне-учебное заведение, то родители решили отдать его в Кадетский корпус. К тому же был прекрасный пример в лице дяди Владимира Николаевича, показывающий образование и воспитание в Кадетском корпусе с лучшей стороны. Переехать в город всей семьей для учения Коли они не могли, а отдать мальчика жильцом в чью-либо знакомую семью, даже родную, или пансионером в частный пансион они ни в коем случае не хотели. В 1890 году Коля поступил в первый класс Неплюевскаго Кадетскаго корпуса в Оренбурге. Еще не существовало тогда Самаро-Златоустовской железной дороги и на лошадях до ближайшей станции Борская*, соединяющей Самару с Оренбургом, нужно было проехать около ста верст, на что шли сутки. *Борская впоследствии переименована в ст. Колтубанку Ташкентской ж. д. К учению Коля выявил большия способности, но не проявлял прилежания, что нельзя было назвать и ленью, так как параллельно с науками у него оказались исключительныя дарования к изобразительному искусству и прикладным изделиям ручного труда. Увлекаясь рисованием, изящными работами по дереву — резьбой, инкрустациями, точением и тому подобное, он временами до того запускал приготовления уроков по научным предметам, что плелся среди последних учеников, но исправляясь на экзаменах, переходил в следующий класс. Исполняемыя им работы были во всех отношениях хороши и не уступали изделиям лучших мастеров, а иногда и превосходили их. В Кадетском корпусе в столовой стояла Икона, изображающая Святых, имена коих носили члены семьи Императора Александра III, в память крушения у станции Борки. Массивный киот от пола и выше человеческаго роста из различных пород дерева с резьбой, аппликациями исполнен был братом в бытность кадетом шестого класса, и оставался там до последнего дня существования корпуса... Будучи с детства ловким и быстрым, Коля был отличным гимнастом, танцором, увлекался фигурным катанием и навсегда приобрел изящныя, благородныя манеры. Его любили товарищи и весь персонал корпуса. В этом я убедился по вступлении моем в Кадетский корпус девятью годами позже его окончания братом. Он так же вспоминал свои кадетския годы, как лучшия в жизни... В 1897 году Николай окончил корпус и предназначался для вступления в Николаевское Кавалерийское училище Санкт-Петербурга, но не был принят по незначительному физическому недостатку — плоскостопию. Пришлось менять намеченный курс — брат решил подготовиться к конкурсному экзамену для поступления в Московский Императорский Технический Институт. Зиму занимался с помощью репетитора — студента того же института Владимира Николаевича Хренникова и летом сдал экзамены. Но, несмотря на отличные баллы, принят не был из-за слишком большого конкурса. Однако, результат сданнаго экзамена дал право на вступление в любой политехникум безо всяких испытаний. Николай избирает Рижский и поступает на механический отдел. Одновременно с ним туда же определяются сыновья помещиков нашего уезда граф Мстислав Николаевич Толстой и Владимир Евгеньевич Шоник. Стива Толстой — наш сосед по имению. Его мачехе, Вере Львовне, принадлежало имение Городецкое, отделяющееся от Полибина рекой Мочагай. Стива окончил уже Морской Кадетский корпус, был гардемарином. Приехав в отпуск в Городецкое в день имянин Веры Львовны, в присутствии моего брата Коли разсматривал старинный пистолет, снятый со стены, совершенно не подозревая о том, что тот заряжен, и выстрелом ранил себя в ногу. Свинцовая пуля, пролежавшая в стволе пистолета десятки лет, засела под коленом, и только благодаря хорошему хирургу, доктору Дзирие из Самарской больницы Краснаго Креста, нога не была отнята. В дальнейшем он даже не хромал. Помню, что на имянины Веры Львовны поехали папа, мама и Коля. Вдруг часа через два прискакивает верховой от Толстых за нашими длинными дрогами, на которых можно было перевезти на станцию раненнаго Стиву, лежащаго на матраце. Произошло это событие, так всех взволновавшее, летом девяносто седьмого, а на следующий год он уже стал студентом Рижскаго Политехникума. Шоник, сын помещика Бугурусланскаго уезда — тоже старый знакомый. Так что в Риге они жили вместе и проводили втроем время не всегда слишком скромно. Когда же наступала пора готовиться к зачетам, приходилось отрываться от компанейской жизни. Коля уезжал в Москву, где для него в квартире в Денежном переулке, занимаемой учащимися в гимназии братом Васей и сестрами Таней и Олей, под неусыпным оком тети Веры, имелась комната. Тут он располагался со своими книгами, чертежными досками и приступал к работе, и, кстати, оказавшись на полном иждивении, поправлял свои карманные дела, в значительной мере послужившия выезду из Риги... Когда мое пребывание в Москве совпадало с приездом брата Коли, то в будние дни Вася и сестры с утра до трех часов дня находились в гимназии, а тетя Вера и Маничка (Мария Дмитриевна Симанская, о которой будет сказано особо) уходили по своим делам. И мама, пользуясь тем, что дома Коля, не брала меня с собой в церковь. Вот тогда мы оставались с Колей одни. Я никогда ему не надоедал всякими просьбами, но с нетерпением ожидал, когда, делая отдыхи в своих занятиях, он сам заговаривал со мной. Было ему лет девятнадцать-двадцать, мне — пять-шесть и мы разнились на четырнадцать, но мне особенно льстили его разговоры со мной, как со взрослым. Обычно он звал меня "Сашкой". Помню, он чертил большия чертежи паровоза и его частей, выносил в столовую доски с натянутой на них ватманской бумагой и работал, положив их на обеденный стол. Поэтому мы завтракали на небольшом столике, стоящем в коридоре. Горничная Даша подавала нам горячия отбивныя котлеты с еще более жгущим рот картофелем. "Сашка, смотри, как надо есть”, — говорил он, брал мясо и картофель, от которых шел пар и, не торопясь, прожевывал, приговаривая: "А вот ты так не можешь”. Я пытался повторить, обжигался, дул, но все же не мог взять в рот. Или он слизывал с ложки горчицу — с этим номером я тоже не справлялся, тем более, что у него была французская, а та, что он мне предлагал — русская. Но не следует делать вывод, что Коля зло шутовал. Это было всего лишь раз, но запомнилось все в деталях, наверное потому, что я был ребенком... Зато совсем особое, ни с чем не сравнимое удовольствие, доставляли хождения с братом в магазины для покупки чертежных принадлежностей! Ближайшей была лавочка в двух кварталах от нашего дома, с дверью, выходившей на угол перекрестка. На вывеске было написано одно слово: "ФОХТ”, обозначавшее фамилию владельца. В лабиринте сплетающихся и расплетающихся, кривых и ломаных переулков между Арбатом и Пречистенкой "Фохт”, единственный украшенный вывеской, казался воистину Магазином! Прелесть его дополнялась двумя окнами с обычными для жилого дома рамами с переплетами, в которых красовались вставленныя образцы предметов разнообразной торговли господина Фохта. Особое внимание вызывали во мне солдатики, разставленныя по всем полкам и как бы маневрирующия среди тетрадей, баночек с чернилами, листами "съемных” картинок и прочих предметов ученическаго потребления. "Фохт” славился выбором перьев, являвшимися неисчерпаемым источником для пополнения коллекций собирателей и игроков в перья. К "Фохту" мы ходили за папиросами для Коли. При этом всегда мне перепадал солдатик, в "худшем случае” — пехотинец, а иногда и снимающийся с седла кавалерист. Бывали случаи, когда я получал целыя упряжки пожарных или артиллеристов. Вторым по разстоянию от нашего дома был магазин "Надежда” на Арбате. Он принадлежал Анне Ивановне Потоловой, близкой знакомой тети Александры Николаевны Карамзиной. Это был небольшой писчебумажный магазин первоклассных заграничных товаров, и в большом выборе. Коля там покупал карандаши, кисти, почтовую бумагу, а мне лакированныя картинки с нарисованными на них цветами, бабочками, птицами, маркизами и т. д. Но еще большую радость доставляли мне магазины "Дациара и Чекато” в районе Кузнецкаго Моста и "Мюр и Мерлиз". Туда мы ездили на извозчике. Причем, садились не на перваго попавшегося Ваньку с пузатым пегашкой, а с общего согласия выбирали, хоть не лихого, а все же показистей коня с санями. Гуляя, Коля бывал общителен, и разговаривали мы без умолку. Он или отвечал на мои бесконечные вопросы, объясняя что-либо меня смущавшее, либо давал историческия пояснения. Не было моему удивлению границ, когда я узнал, что лучшая, на мой взгляд, улица Москвы — Кузнецкий Мост, на которой кроме прекрасных магазинов не видно ни реки, ни моста через нее, стоит над взятой в трубы рекой Неглинной. Подобных разъяснений потребовали Арбатские Ворота, Китай-город, Белый и Земляной валы и другие непонятныя, на первый взгляд, названия даже для взрослых интеллигентных москвичей. Почти все слышанное от старшаго брата мною, шести-семилетним ребенком, я запомнил на всю жизнь, и Москву изучил именно тогда, в годы моего детства — от пяти до семи лет... Этот отрывок описания моих отношений с братом Колей я вношу как показатель нашей дружбы и наибольшаго из всех взрослых на меня влияния. Колины разсказы о Кадетском корпусе и кадетском товариществе создали во мне непреодолимое желание учиться именно там, что и было осуществлено в дальнейшем при моей настойчивости. Дружба наша, завязавшаяся в столь разнившияся годы наших возрастов, сохранилась на всю жизнь и отличалась полным взаимопониманием, не требующим даже слов. ...От усиленных работ по черчению, а, может быть, и по другой причине, у Коли стали болеть веки, и он перешел с механическаго на сельскохозяйственный отдел Политехникума. А затем, оставив и его, и сдав экзамен, стал земским начальником девятого участка Бугурусланскаго уезда, в который входило и село Полибино. Там и открыл свою контору, арендуя для этого у церковнаго причта пустующий дом дьякона. В 1904 году Николай Александрович женился на только что окончившей Московский Екатерининский институт Ольге Александровне — дочери Александра Александровича и Александры Павловны Чемодуровых. Сам Александр Александрович был помещиком Бугурусланскаго уезда по принадлежавшему ему имению Толстое и состоял губернским предводителем дворянства Самарской губернии. Александра Павловна, рожденная Мюллер, тоже дворянка, но какой губернии — не помню. У них четыре дочери и один сын моложе всех. Старшая дочь, Надежда Александровна, замужем за Львом Николаевичем Мухановым, доктором. Вторая, Варвара Александровна — за Александром Алексеевичем Булыгиным, помещиком Бузулукскаго уезда, предводителем уездного дворянства и владельца имения Кротовка. Две младшие дочери — девицы — Екатерина и Ольга окончили институт, а сын оканчивал гимназию в Самаре и поступал в Катковский Лицей в Москве, в студенческия классы. Их имение Толстое, помню, было очень красиво: старо-барскаго вида большой дом с антресолью, большим двухсветным залом с колоннами и хорами, балконами, выходящими в цветники, от которых идут аллеи парка, ведущия в одну сторону к большой каменной церкви, а в другую — к пруду. И продолжаются по насыпям, обсаженным огромными ветлами, пересекающим самый пруд, уходящий к большой мельнице. ...На свадьбу, назначенную на двадцать четвертое августа, в Толстое за несколько дней уже собрались гости. Съехалось их много. Огромный дом, школа, контора, флигель и еще какое-то вновь выстроенное здание заполнились гостями. Несколько дней пировали свадьбу с предшествующими ей традиционными днями — мальчишником и девичником. По вечерам в хоре зала гремела музыка привезеннаго из Самары оркестра, и по паркету скользили пары в изящных танцах того времени. Светло и торжественно, даже парадно прошло само венчание в церкви с прекрасным хором певчих, также привезенных из Самары. Наконец, на зеленом кругу перед парадным подъездом собравшиеся родные и гости встретили молодых, подъехавших в карете, запряженной парой вороных рысаков. Осыпанные хмелем и серебряными монетками, молодые прошли в дом, где родители благословили их иконами. Затем последовал обед разнообразнаго и затейливаго меню, в исполнении которого явили себя лучшия повара Самары. Играл оркестр, пел хор певчих, произносились бесконечныя тосты, перебиваемыя криками:"Горько!”, и шампанское лилось рекой... Обед продолжался несколько часов. Когда наступила темнота, началась иллюминация. Над домом зажглись транспаранты инициалов молодых с соединяющей их датой сего дня, закрутились бенгальския огни, захлопали хлопушки, а на горе, за селом, установленная ракетная батарея стала выпускать ракеты разнообразных цветов и эффектов, что взрывались высоко в темном небе... Неожиданно одна ракета, вместо того, чтобы взметнуться вверх, скользнула вдоль горизонта и разорвалась в жниве пшеницы с еще не вывезенными скирдами снопов на поле, принадлежащем крестьянам села Толстое. Сей же час туда поскакали из усадьбы чемодуровския служащия, а из села крестьяне с лопатами, метлами и бочками воды. Огонь еще не успел распространиться — был полный штиль. И, несмотря на то, что все служащих и крестьяне получили только что добрый заряд выпивки, тушившия хорошо выполнили свое дело, и выгорело сравнительно немного. Вскоре явилась депутация от села, которой было дано сто рублей на долю тушивших, а на все село еще несколько ведер водки и знатное угощение, а также обещание уплатить владельцам сгоревшаго по оценке выбранных из крестьян "понятых’. Помнится, что эта оценка определилась в тысячу с лишнем и, конечно, все выгоды владельцев в ней были предусмотрены. ...Ночью молодых проводили в Крым — в свадебную поездку. Гости разъехались на следующий день, чтобы вновь собраться пировать свадьбу в доме родителей молодого, приурочив этот день к имянинам его отца — к тридцатому августа, дню Святого Великаго князя Александра Невскаго. Я не берусь перечислять или называть поименно всех гостей, бывших на свадьбе Чемодуровых или на имянинах у Карамзиных, но несмотря на то, что в учебных заведениях уже начались занятия, были целыми семьями с гимназистами и студентами, а о том, что съезд гостей был велик, можно заключить из того, что в Полибине, в день Святого Александра Невскаго, оказалось восемь имянинников: отец и сын Чемодуровы, мой отец и я, Александр Александрович Корнилов, Александр Алексеевич Булыгин, князь Александр Николаевич Чегодаев и Александр Владимирович Карамзин, сын дяди Владимира Николаевича. Официально пиршество продолжалось один день, но многия гости остались еще на несколько дней, особенно приехавшия издалека, как Александр Александрович Корнилов из Москвы... Пробыв два месяца в поездке и закончив ее посещением Москвы, молодые приехали к их новому месту постояннаго жительства в имении Хутор Тихий, но известный под названием Филипповка. К этому времени только что построенный дом был обставлен, отделан и снабжен всеми видами посуды и всякой утвари. Дом деревянный, из девяти комнат с балконом, с чуланами и пристроенной кухней. Вокруг дома небольшой палисадник, обнесенный забором, а на некотором разстоянии от дома, по одну сторону, усадебные постройки. Вся усадьба расположена на поляне, вдающейся в большой филипповский лес. Через усадебный двор проходила дорога на железнодорожную станцию Филипповку, отстоящую в полутора верстах. В противоположную же сторону шла дорога на Полибино, до коего разстояние около двадцати верст. И другия, ведущия в село Ялань, деревню Филипповку и Ключовку. Сюда же перенесли контору Земскаго начальника и поместили во вновь выстроенном доме. Следует сказать, что Николай Александрович любил, чтобы все, что он делал, было поставлено на ‘'широкую ногу”. Например, если он задумывал соорудить какую-либо вещицу, то не останавливался перед выпиской для работ материалов и инструментов из разных стран мира, а подчас и самих машин. Поэтому не приходится удивляться, что контора, обычно обслуживаемая одним письмоводителем, у него выглядела Канцелярией, в которой под началом письмоводителя было еще не менее двух писцов, а то и трех. Отчасти такое обременение себя, и, во всяком случае, не экономностью в расходах по конторе, являлось следствием сердечной доброты Николая Александровича. Став Земским начальником, он хотел иметь опытнаго письмоводителя. По хорошей рекомендации им был принят на эту должность бывший служащий в Земстве, имевший ранее свое хуторное хозяйство, Иван Федорович Аникин. Он был вдовцом с пятью детьми, недавно похоронившим любимую им жену. Лишившись подруги жизни, на которой лежала забота о детях, и к тому же известной в округе прекрасной хозяйки, Иван Федорович растерялся. Тут и его хозяйство посетило несколько несчастий: посев пшеницы побил град, от повальной болезни пала большая часть скота и были необходимы деньги для уплаты долговых обязательств. Словом, разорившись в один год, лишившись своего хутора и оставив семью в самом тяжелом положении, Иван Федорович стал тайно попивать. Помню, Коля, приехав, разсказывал об этом маме, и оба они были взволнованы, решив помочь Аникиным. Вскоре приехала вся семья Аникиных в Полибино, где тогда была контора. Пришли с нами познакомиться, были оставлены обедать. Надо сказать, что хозяйством и воспитанием детей ведала старшая семнадцатилетняя дочь Маня, а младшим был Владя, двух с половиной лет. Конечно, мама приняла все меры, чтобы семья могла безбедно существовать. Дана была корова, выдавались продукты всех видов, включая мясо, так что никаких расходов на питание не требовалось более, а Коля платил Ивану Федоровичу пятьдесят рублей, да еще приплачивал за переписку старшему сыну, шестнадцатилетнему Николаю двадцать. Кроме того, взяли в писари молодого человека Федоню. ...Не прошло и года, как Федоня женился на Мане. С перенесением конторы в Филипповку вся семья Аникиных переселилась туда. Коля разсказывал, что разъезжая с Иваном Федоровичем по волостным селам участка по делам службы зимой, сидя рядом в санях, но не видя друг друга из-за поднятых воротников тулупов, он слышал, как тот булькал, выпивая из горлышка бутылки водку. Тогда Коля через некоторое время говорил уважительно, стараясь его не обидеть: "Иван Федорович, я вас очень прошу, не пейте водку перед разбором дел, а потом, за обедом я вам не препятствую — пожалуйста”. На такое замечание Аникин неизменно отвечал: "Что вы, Николай Александрович, за кого же вы меня считаете? Ну слыхано ли, чтобы я пил водку? Да для меня ея хоть не будь!” Однако, приехав и вылезая из саней, едва стоял на ногах и жаловался, что ‘'отсидел ноги”. Коля говорил, что несмотря на это, Иван Федорович, по прозвищу Иван Федя, справлялся с делами, давая всевозможныя справки и прочее всегда отлично, независимо от того, пьян он или трезв. В 1905 году в июне у Николая Александровича и Ольги Александровны родился сын, названный Николаем. Крестили Александр Александрович Чемодуров с Екатериной Васильевной. О молодости Ольги Александровны многаго сказать не могу. Родилась она в 1883 году. Детство провела главным образом дома, в Толстом. Затем отдана в Московский Екатерининский Институт, который окончила в 1902 году. Была недурна собою, скромна, застенчива, немного вяла. Росту средняго, изящества и стройности фигуры не имела. Добрая и любезная, всегда приветливая, она ни в ком не вызывала неприязни и была всеми нами любима. Жившия в Самаре и знавшия ея после окончания Института, говорили, что она нравилась многим достойным молодым людям, за ней ухаживающим. Но с братом Колей они были слишком разных характеров и жизнь их протекала без взаимопонимания, хотя и без явных расхождений, но едва ли в полном счастии. В 1906 году весной в Полибино скончался, не дожив до года, сын Колюша, как говорил доктор от "детскаго паралича”. Горе родителей было велико, и след от потери первенца остался на всю их дальнейшую жизнь... В то же лето у них родилась дочь Ольга, а через два года сын, названный Александром. В 1905 году тетка наша, княгиня Александра Александровна Голицына, продала свое имение Бестужевку, доставшуюся ей карамзинскую землю, хохлам Шкирину и другому — фамилии не помню. По продажному условию, купившия не имели права до полной расплаты ни продавать скот, ни рубить леса. Однако Шкирины как раз занялись этим. Коля, в участок котораго входила Бестужевка, заметив это, сообщил тете. К тому времени она переселилась во вновь купленное ею имение у князя Оболенскаго Щербеть-на-Волге в Спасском уезде Казанской губернии. Александра Александровна и поручила Коле принять все меры к возвращению имения назад. На законном основании имение было возвращено княгине, и она попросила Колю продать его уже в другия руки, что он и сделал. Благодарность тетки выразилась подарком автомобиля. Вернее, она предложила Коле выбрать и выписать для себя автомобиль, на что дала пять тысяч рублей. Он выбрал немецкой марки "Оппель”, открытую, вишневаго цвета машину. Произошло это событие в 1910 году, и это был первый автомобиль в Бугурусланском уезде. Выбирая его, Коля учел все, требуемое от машины нашими степными дорогами и климатическими условиями края. Выбор вполне оправдался. "Оппель” отлично ходил по грунтовым дорогам, а так же без дороги по непаханой степи. Управлял автомобилем сам Коля и обученный им кучер Максим, из кавалерийских унтер-офицеров. Машина на зиму разбиралась и вся пересматривалась, многия части заменялись вновь выписанными, а потому автомобиль всегда находился в образцовом порядке. В 1910 году Николая Александровича избрали предводителем дворянства Бугурусланскаго уезда. Хотя эта должность не платно-чиновная, а почетно выбранная, но тем не менее, весьма ответственная, на которую возлагались работы по насущнейшим вопросам жизни государства, такие, как набор новобранцев для прохождения воинской повинности, мобилизация армии при объявлении войны и многия заботы организационная характера во время ея. Приняв должность от предшественника М. И. Мордвинова, Николай Александрович и здесь, по свойствам своей натуры, упорядочил все делопроизводство, имея секретарем отлично знающего свое дело Ивана Васильевича Некрасова, выработавшагося из унтер-офицеров Лейб-гвардии Гусарскаго Его Величества полка, в котором он служил в Третьем эскадроне ротмистра Евгения Карловича Миллера, в последствии небезызвестнаго генерала Первой Великой Войны и вождя Севернаго фронта Белаго движения, и преданнаго советским агентам в Париже генералом-предателем Скоблиным... ...Незадолго до того, потомками брата Сергея Тимофеевича Аксакова было продано их родовое имение — село Аксаково на реке Бугуруслане, которое писатель описывал под псевдонаименованием Багрово, непосредственно в Крестьянский Земельный Банк, не предупредив о том председателя дворянства своего уезда. По уставу этого Банка, купленная им земля могла продаваться исключительно крестьянам, но ни в коем случае помещикам. На дворянских выборах 1910 года подняли вопрос о необходимости откупить хотя бы небольшой участок с домом, мельницей с прудом и садом-уремой, создав там памятник великому писателю, его излюбленным местам, воспетым в "Детстве и отрочестве Багрова-внука". Дворянство предполагало, что Банк согласится продать необходимый клочек земли дворянству всей губернии в целях исключительно культурных. Провести в жизнь это задание Собрание попросило Николая Александровича, как предводителя уезда, где находилось Аксаково. Крестьянский Банк, сославшись на свой устав, в просьбе дворянства отказал. Обращение самарскаго дворянства на Высочайшее имя также не имело успеха под предлогом нежелания нарушать банковский устав. Тогда Николай Александрович разработал проект открытия на приобретаемом участке аксаковской земли Школы обучения сборки, ремонта и пользования сельскохозяйственными машинами, с общеобразовательными классами и обучением специальным отраслям ручнаго труда: кузнечнаго, слесарнаго, токарнаго и деревообделовочнаго с четырехгодичным курсом, бесплатно и на полном содержании для крестьянских детей исключительно. Для оборудования Школы образовывался дворянством денежный фонд из персональных пожертвований самарских дворян, пополняемый доходами от работающей на этом участке водяной мельницы, от практической запашки посева, жнитвы и молотьбы, изучаемыми машинами и исполняемыми в школьных мастерских работами, получаемыми со стороны. Машины для обучения и продажи давались различными заграничными фирмами Германии, Америки, Англии и другими странами, предложившими свои представительства. Проект был принят губернским депутатским Собранием дворян и получил согласие Императрицы Александры Федоровны принять Августейшее попечительство над Школой. На деньги самарскаго дворянства у Крестьянскаго Банка, безо всяких с его стороны препятствий, приобрели участок земли в четыреста пятьдесят десятин, включая усадьбу, пруд, мельницу и полосу, отходящую от пруда, лугов, пахотной земли и леса. При организации Школы Николай Александрович не забыл своего кадетскаго начальства и пригласил состоящаго в Корпусе лазаретным надзирателем, учителем пения и регентом, а также воспитателем в младших классах, Григория Григорьевича Заварина. Находясь в Неплюевском Кадетском корпусе я узнал, что Григорий Григорьевич уходит в отставку и написал об этом Коле. От него и получил письмо с просьбой рассказать Григорию Григорьевичу об организуемой Школе и предложить должность надзирателя и заведующего хозяйством общежития учащихся и их воспитателя. На что Заварин охотно согласился и оставался на этой службе до 1918 года — времени закрытия Школы большевицкой властью... | |
|
| |
| Просмотров: 1534 | |
| Всего комментариев: 0 | |